Неточные совпадения
Довольно демон ярости
Летал с мечом карающим
Над русскою
землей.
Довольно рабство тяжкое
Одни пути лукавые
Открытыми, влекущими
Держало на Руси!
Над Русью оживающей
Святая песня слышится,
То ангел милосердия,
Незримо пролетающий
Над нею, души сильные
Зовет на честный путь.
Сова — замоскворецкая
Княгиня — тут же мычется,
Летает
над крестьянами,
Шарахаясь то о
землю,
То о кусты крылом…
Раздался стук топора и визг пилы; воздух наполнился криками рабочих и грохотом падающих на
землю бревен; пыль густым облаком нависла
над городом и затемнила солнечный свет.
Но ничего не вышло. Щука опять на яйца села; блины, которыми острог конопатили, арестанты съели; кошели, в которых кашу варили, сгорели вместе с кашею. А рознь да галденье пошли пуще прежнего: опять стали взаимно друг у друга
земли разорять, жен в плен уводить,
над девами ругаться. Нет порядку, да и полно. Попробовали снова головами тяпаться, но и тут ничего не доспели. Тогда надумали искать себе князя.
Таким образом взаимно разорили они свои
земли, взаимно надругались
над своими женами и девами и в то же время гордились тем, что радушны и гостеприимны.
Это еще более волновало Левина. Бекасы не переставая вились в воэдухе
над осокой. Чмоканье по
земле и карканье в вышине не умолкая были слышны со всех сторон; поднятые прежде и носившиеся в воздухе бекасы садились пред охотниками. Вместо двух ястребов теперь десятки их с писком вились
над болотом.
Нагибая вперед голову и борясь с ветром, который вырывал у него платки, Левин уже подбегал к Колку и уже видел что-то белеющееся за дубом, как вдруг всё вспыхнуло, загорелась вся
земля, и как будто
над головой треснул свод небес.
Чего нет и что не грезится в голове его? он в небесах и к Шиллеру заехал в гости — и вдруг раздаются
над ним, как гром, роковые слова, и видит он, что вновь очутился на
земле, и даже на Сенной площади, и даже близ кабака, и вновь пошла по-будничному щеголять перед ним жизнь.
Может быть, отлетая к миру лучшему, ее прекрасная душа с грустью оглянулась на тот, в котором она оставляла нас; она увидела мою печаль, сжалилась
над нею и на крыльях любви, с небесною улыбкою сожаления, спустилась на
землю, чтобы утешить и благословить меня.
Во время службы я прилично плакал, крестился и кланялся в
землю, но не молился в душе и был довольно хладнокровен; заботился о том, что новый полуфрачек, который на меня надели, очень жал мне под мышками, думал о том, как бы не запачкать слишком панталон на коленях, и украдкою делал наблюдения
над всеми присутствовавшими.
— Хоть неживого, да довезу тебя! Не попущу, чтобы ляхи поглумились
над твоей козацкою породою, на куски рвали бы твое тело да бросали его в воду. Пусть же хоть и будет орел высмыкать из твоего лоба очи, да пусть же степовой наш орел, а не ляшский, не тот, что прилетает из польской
земли. Хоть неживого, а довезу тебя до Украйны!
Они, проехавши, оглянулись назад; хутор их как будто ушел в
землю; только видны были
над землей две трубы скромного их домика да вершины дерев, по сучьям которых они лазили, как белки; один только дальний луг еще стлался перед ними, — тот луг, по которому они могли припомнить всю историю своей жизни, от лет, когда катались по росистой траве его, до лет, когда поджидали в нем чернобровую козачку, боязливо перелетавшую через него с помощию своих свежих, быстрых ног.
— Предадим же, батько, его честно
земле, чтобы не поругались
над ним враги и не растаскали бы его тела хищные птицы.
Она выбралась, перепачкав ноги
землей, к обрыву
над морем и встала на краю обрыва, задыхаясь от поспешной ходьбы.
Или во сне
Он это видит? иль вся наша
И жизнь ничто, как сон пустой,
Насмешка неба
над землей?
Самгин не почувствовал страха, когда
над головой его свистнула пуля, взныла другая, раскололась доска забора, отбросив щепку, и один из троих, стоявших впереди его, гладя спиной забор, опустился на
землю.
— Вы — оптимист, — возражал ему большой, толстогубый Тарасов, выдувая в как ф, грозя пальцем и разглядывая Змиева неподвижным, мутноватым взглядом темных глаз. — Что значит: Россия пробуждается? Ну, признаем, что у нас завелся еще двуглавый орел в лице двух социалистических, скажем, партий. Но — это не на
земле, а
над землей.
— «Как точка
над i», — вспомнил Самгин стих Мюссе, — и тотчас совершенно отчетливо представил, как этот блестящий шарик кружится, обегая
землю, а
земля вертится, по спирали, вокруг солнца, стремительно — и тоже по спирали — падающего в безмерное пространство; а на
земле, на ничтожнейшей точке ее, в маленьком городе, где воют собаки, на пустынной улице, в деревянной клетке, стоит и смотрит в мертвое лицо луны некто Клим Самгин.
Самгин, снимая и надевая очки, оглядывался, хотелось увидеть пароход, судно рыбаков, лодку или хотя бы птицу, вообще что-нибудь от
земли. Но был только совершенно гладкий, серебристо-зеленый круг — дно воздушного мешка; по бортам темной шкуны сверкала светлая полоса, и
над этой огромной плоскостью — небо, не так глубоко вогнутое, как
над землею, и скудное звездами. Самгин ощутил необходимость заговорить, заполнить словами пустоту, развернувшуюся вокруг него и в нем.
За рекою,
над гладко обритой
землей, опрокинулась получашей розоватая пустота, напоминая почему-то об игрушечном, чистеньком домике, о людях в нем.
Затем, при помощи прочитанной еще в отрочестве по настоянию отца «Истории крестьянских войн в Германии» и «Политических движений русского народа», воображение создало мрачную картину: лунной ночью, по извилистым дорогам, среди полей, катятся от деревни к деревне густые, темные толпы, окружают усадьбы помещиков, трутся о них; вспыхивают огромные костры огня, а люди кричат, свистят, воют, черной массой катятся дальше, все возрастая, как бы поднимаясь из
земли; впереди их мчатся табуны испуганных лошадей, сзади умножаются холмы огня,
над ними — тучи дыма, неба — не видно, а
земля — пустеет, верхний слой ее как бы скатывается ковром, образуя все новые, живые, черные валы.
— Подмораживает! — повел гостя через улицу, почти поднимая
над землей.
Над городом, среди мелко разорванных облаков, сияло бледно-голубое небо, по мерзлой
земле скользили холодные лучи солнца, гулял ветер, срывая последние листья с деревьев, — все давно знакомо.
Бегал длинноногий учитель реального училища, безумно размахивая сачком для ловли бабочек, качался
над землей хромой мужик, и казалось, что он обладает невероятной способностью показывать себя одновременно в разных местах.
С детства слышал Клим эту песню, и была она знакома, как унылый, великопостный звон, как панихидное пение на кладбище,
над могилами. Тихое уныние овладевало им, но было в этом унынии нечто утешительное, думалось, что сотни людей, ковырявших
землю короткими, должно быть, неудобными лопатами, и усталая песня их, и грязноватые облака, развешанные на проводах телеграфа, за рекою, — все это дано надолго, может быть, навсегда, и во всем этом скрыта какая-то несокрушимость, обреченность.
Силою сил вооружимся,
Огненным духа кольцом окружимся,
Плавать кораблю
над землею,
Небо ему парусом будет…
Зарево
над Москвой освещало золотые главы церквей, они поблескивали, точно шлемы равнодушных солдат пожарной команды. Дома похожи на комья
земли, распаханной огромнейшим плугом, который, прорезав в
земле глубокие борозды, обнаружил в ней золото огня. Самгин ощущал, что и в нем прямолинейно работает честный плуг, вспахивая темные недоумения и тревоги. Человек с палкой в руке, толкнув его, крикнул...
Потом он должен был стоять более часа на кладбище, у могилы, вырытой в рыжей
земле; один бок могилы узорно осыпался и напоминал беззубую челюсть нищей старухи. Адвокат Правдин сказал речь, смело доказывая закономерность явлений природы; поп говорил о царе Давиде, гуслях его и о кроткой мудрости бога. Ветер неутомимо летал, посвистывая среди крестов и деревьев;
над головами людей бесстрашно и молниеносно мелькали стрижи; за церковью, под горою, сердито фыркала пароотводная труба водокачки.
Видел Самгин историка Козлова, который, подпрыгивая, тыкая зонтиком в воздух, бежал по панели, Корвина, поднявшего
над головою руку с револьвером в ней, видел, как гривастый Вараксин, вырвав знамя у Корнева, размахнулся, точно цепом, красное полотнище накрыло руку и голову регента; четко и сердито хлопнули два выстрела.
Над головами Корнева и Вараксина замелькали палки, десятки рук, ловя знамя, дергали его к
земле, и вот оно исчезло в месиве человеческих тел.
Пригретый солнцем, опьяняемый хмельными ароматами леса, Клим задремал. Когда он открыл глаза — на берегу реки стоял Туробоев и, сняв шляпу, поворачивался, как на шарнире, вслед Алине Телепневой, которая шла к мельнице. А влево, вдали, на дороге в село, точно плыла
над землей тоненькая, белая фигурка Лидии.
Дым, тяжело и медленно поднимаясь от
земли, сливается с горячим, влажным воздухом, низко
над людями висит серое облако, дым напитан запахами болота и человечьего навоза.
Глаза Клима, жадно поглотив царя, все еще видели его голубовато-серую фигуру и на красивеньком лице — виноватую улыбку. Самгин чувствовал, что эта улыбка лишила его надежды и опечалила до слез. Слезы явились у него раньше, но это были слезы радости, которая охватила и подняла
над землею всех людей. А теперь вслед царю и затихавшему вдали крику Клим плакал слезами печали и обиды.
Над пятой уже возвышалась продолговатая куча кусков мерзлой
земли грязно-желтого цвета, и, точно памятник, неподвижно стояли, опустив головы, две женщины: старуха и молодая.
Рядом с ним мелко шагал, тыкая в
землю зонтиком, бережно держа в руке фуражку, историк Козлов, розовое его личико было смочено потом или слезами, он тоже пел, рот его открыт, губы шевелились, но голоса не слышно было,
над ним возвышалось слепое, курдючное лицо Воронова, с круглой дырой в овчинной бороде.
Остаток вечера он провел в мыслях об этой женщине, а когда они прерывались, память показывала темное, острое лицо Варвары, с плотно закрытыми глазами, с кривой улыбочкой на губах, — неплотно сомкнутые с правой стороны, они открывали три неприятно белых зуба, с золотой коронкой на резце. Показывала пустынный кусок кладбища, одетый толстым слоем снега, кучи комьев рыжей
земли, две неподвижные фигуры
над могилой, только что зарытой.
В общем Самгину нравилось ездить по капризно изогнутым дорогам, по берегам ленивых рек и перелесками. Мутно-голубые дали, синеватая мгла лесов, игра ветра колосьями хлеба, пение жаворонков, хмельные запахи — все это, вторгаясь в душу, умиротворяло ее. Картинно стояли на холмах среди полей барские усадьбы, кресты сельских храмов лучисто сияли
над землею, и Самгин думал...
Так неподвижно лег длинный человек в поддевке, очень похожий на Дьякона, — лег, и откуда-то из-под воротника поддевки обильно полилась кровь, рисуя сбоку головы его красное пятно, — Самгин видел прозрачный парок
над этим пятном; к забору подползал, волоча ногу, другой человек, с зеленым шарфом на шее; маленькая женщина сидела на
земле, стаскивая с ноги своей черный ботик, и вдруг, точно ее ударили по затылку, ткнулась головой в колени свои, развела руками, свалилась набок.
Впереди, на черных холмах, сверкали зубастые огни трактиров; сзади,
над массой города, развалившейся по невидимой
земле, колыхалось розовато-желтое зарево. Клим вдруг вспомнил, что он не рассказал Пояркову о дяде Хрисанфе и Диомидове. Это очень смутило его: как он мог забыть? Но он тотчас же сообразил, что вот и Маракуев не спрашивает о Хрисанфе, хотя сам же сказал, что видел его в толпе. Поискав каких-то внушительных слов и не найдя их, Самгин сказал...
Утро было пестрое,
над влажной
землей гулял теплый ветер, встряхивая деревья, с востока плыли мелкие облака, серые, точно овчина; в просветах бледно-голубого неба мигало и таяло предосеннее солнце; желтый лист падал с берез; сухо шелестела хвоя сосен, и было скучнее, чем вчера.
Небо там, кажется, напротив, ближе жмется к
земле, но не с тем, чтоб метать сильнее стрелы, а разве только чтоб обнять ее покрепче, с любовью: оно распростерлось так невысоко
над головой, как родительская надежная кровля, чтоб уберечь, кажется, избранный уголок от всяких невзгод.
Старик Обломов как принял имение от отца, так передал его и сыну. Он хотя и жил весь век в деревне, но не мудрил, не ломал себе головы
над разными затеями, как это делают нынешние: как бы там открыть какие-нибудь новые источники производительности
земель или распространять и усиливать старые и т. п. Как и чем засевались поля при дедушке, какие были пути сбыта полевых продуктов тогда, такие остались и при нем.
«Это отчего?» — «От ветра: там при пятнадцати градусах да ветер, так и нехорошо; а здесь в сорок ничто не шелохнется: ни движения, ни звука в воздухе;
над землей лежит густая мгла; солнце кровавое, без лучей, покажется часа на четыре, не разгонит тумана и скроется».
Он много рассказывал любопытного о них. Он обласкал одного чукчу, посадил его с собой обедать, и тот потом не отходил от него ни на шаг, служил ему проводником, просиживал
над ним ночью, не смыкая глаз и охраняя его сон, и расстался с ним только на границе чукотской
земли. Поступите с ним грубо, постращайте его — и во сколько лет потом не изгладите впечатления!
Сильный дождь лил недолго. Туча частью вылилась, частью пронеслась, и на мокрую
землю падали уже последние прямые, частые, мелкие капли. Солнце опять выглянуло, всё заблестело, а на востоке загнулась
над горизонтом не высокая, но яркая с выступающим фиолетовым цветом, прерывающаяся только в одном конце радуга.
Нехлюдов сделал усилие
над собой и начал свою речь тем, что объявил мужикам о своем намерении отдать им
землю совсем. Мужики молчали, и в выражении их лиц не произошло никакого изменения.
Точно так же, когда Нехлюдов, достигнув совершеннолетия, отдал то небольшое имение, которое он наследовал от отца, крестьянам, потому что считал несправедливым владенье
землею, — этот поступок его привел в ужас его мать и родных и был постоянным предметом укора и насмешки
над ним всех его родственников.
Весна вышла дружная; быстро стаяли последние остатки снега, лежавшего по низинам и глубоким оврагам; около воды высыпала первая зеленая травка, и, насколько кругом хватал глаз, все покрылось черными заплатами только что поднятых пашен, перемешанных с желтыми квадратами отдыхавшей
земли и зеленевшими озимями.
Над пашней давно звенел жаворонок, и в черной
земле копались серьезные грачи. Севы шли своим чередом.
Оно было так необъятно, такой властной силой окрыляло его душу, точно поднимало
над землей, где недоставало воздуху и делалось тесно.
Над русским человеком властвует русская
земля, а не он властвует
над ней.
Человек, не возносись
над животными: они безгрешны, а ты со своим величием гноишь
землю своим появлением на ней и след свой гнойный оставляешь после себя — увы, почти всяк из нас!